Открывается амбулатория для жителей ближайших деревень. Запись по тетрадке, народу битком, очередь двигается с опозданием на час. На порог заходит высокий коренастый пожилой мужчина с бородой, выясняется, за рецептом.

Регистратура: "На сегодня записи нет, приходите завтра".

Пожилой мужчина явно не доволен, смотрит на дверь терапевта и замечает записку "Для вызова врача на дом наберите номер…"

— А я сейчас и позвоню, пусть приезжает.

Главное действующее лицо достаёт мобильный с циферблатом, набирает.

Наблюдающая сцену медсестра заходит в кабинет терапевта, за дверью которого раздаётся звонок.

Выходит молодая девушка — терапевт, на вид ещё немного и в декрет.

— Здрасте.

— Здрасте.

— Я слышу, что вы звоните. То есть вы предлагаете мне, беременной, ехать к вам на вызов домой?

— Девушка, а мне инвалиду…

— Ну подождите, я вас сейчас вызову, девушка выйдет.

— Как я пойду, мне совести не будет, если я раньше бабушки пойду.

— Чего вы тогда жалуетесь?

— Так вы приезжайте, у меня и жена больная.

— Я не поеду.

— А почему вы не поедете?

— Потому что вы пришли на приём, вы здоровы, у вас острой патологии нет, почему я должна к вам ехать? Лекарства мы на дому не выписываем. Мы лекарства на дому не выписываем.

— А мне сказали, что выписываете.

— Мы выписываем только лекарства здесь, потому что у нас электронные рецепты. На дому лекарства не выписываются.

— Мне казалось что ещё не действует.

— Он уже действует, электронный рецепт мы выписываем. И на дому мы выписывать не будем.

— Вот и вызвал врача.

Терапевт возвращается к себе в кабинет.

Дверь закрывается.

— Да, странная медсестра.

Мужчина из очереди: "Садись, жди".

Бабушка неразборчиво, далее: "У нас еслі захварэў, значыць паміраеш".

Главное действующее лицо: "Правильно, бабуля, но они не дождутся этого. Не дождутся".

Бабушка продолжает неразборчиво отвечать.

— Ничего бабуля, мы их всё равно переживём.

Выходит младшая медсестра: "Карточка где ваша?"

— Моя карточка там.

Мужчина из очереди: "Вызвал врача". (смеётся)

Выходит девушка из кабинета и обращается к мужчине из очереди: "Ана хацела меня в отделение запёрці здесь".

Мужчина из очереди: "Так иди ложись".

Девушка: "Счас! На кого я детей оставлю".

Мужчина из очереди: "Ложись, полежишь, полечишься".

Девушка: "Ага, отдохнешь, да?"

Главное действующее лицо: "В этой больнице болячек только больше поймаешь".

Девушка: "Да, ціпа на курорце".

Мужчина из очереди уходя с девушкой: "Ну всё, держитесь!"

По очереди проходит смешок.

— Ага, держитесь. Денег нет, ну а вы держитесь. Смешно… ну а вы держись, да, да, да, да...

Из кабинета врача выходит медсестра, берёт льготную книжку из рук пожилого мужчины и заходит обратно.

Пожилой мужчина обращается к регистратуре: "Ну а если она беременна, так она по больным ездить не будет, да?"

Регистратура: "Ну чаго, ездзе".

— А это говорит потому что я пришёл?

— Да.

— Ааа, так я могу выйти.

— Ну так еслі вы прыехалі, то чакайце, другі раз то імейце в віду. Із дома пазваніце.

— И самое главное закольцованный круг, никто ни за что не отвечает. Никто ни за что. А когда вот в Минске дойду до здравоохранения, найдут крайнего. Обязательно найдут. Как в Гродно нашли, там нашли, посадили. А потом будут кричать: возьмите заявление назад. А я не возьму. Я не привык назад отступать. Кральчук тоже просил и этот просил: "З-заберите". Мне… что получил. Работать надо. Раз ты стал на эту должность — работай, всё, не нравится работа — уходи. Мне больше всего бесит в поликлинике, придёшь, — нам зарплата маленькая. Говорю, девочки, ваша зарплата на площади возле Ленина. И ни черта не добиваетесь, мы то причём здесь? У нас там на Севере под Красногорском два месяца зарплату не вычисляли. Она нам собственно не нужна была, нам всё равно деньги некуда девать было. Весь посёлок встал, и золото не отправили в Москву. Как, в Москву золото не отправить? Прилетел… пол ЦК прилетело. Как это так, шесть тонн золота зависло. Ничего, деньги перечислите, научите там кого-то. — Мы армию пришлём. — Откуда вы армию пришлёте, дэбилы? Откуда вы пришлёте? Во-первых в горах аэродромов нет, во-вторых дороги заужены, летите. Через два дня привезли деньги в мешках, новые пятидесятки, с сентября готовились. А потом как началось, деньги пропадать начали, хорошо что две квартиры успел купить. Люди которые в домах всё держали, все деньги пропали, сколько лет на Севере проработали, а всё пропало. Последний год уже, когда уезжал, денег не было, чеки дали. Приехал в Беларусь, здесь сказали, что чеками не расплачиваются, езжай в Россию. Поехал в Калининград — два рюкзака трёшек накидали. Два рюкзака по три рубля!

Бабушка: "Це засталіся?"

— Жалко, столько людей нищими сделали. Здесь вклады попропадали, да? Но я год после этого ещё поработал, маленько вернул.

Нет, это не нормально, всё это не нормально. И здесь я деньги в банках не держу, только в трёхлитровых. Они мне: вот на карточку. А что мне ваша карточка, с неё элементарно деньги снимаются. Элементарно, заблокировали и всё. Мне давай, у всех на карточку, а я прихожу в банк и получаю деньги наличными, оставляю рубль-два. — А чо так мало? Я говорю, что б и этого вам не досталось. — Может будем как люди, по карточке? Говорю: я не человек, у меня людское всё убили уже. И всем нужно снимать все деньги, чтобы государство ими не пользовалось, люди ж не понимают, что это карточки, что государство пользуется этими деньгами, что на этом власть только и держится. А забери все деньги — всё, у государства своих денег нет, только наши. Все деньги забрали и всё, пускай он едет в Россию. Я всё сразу снимаю, ни копейки. У меня ещё книжки северные лежат районного масштаба, напечатали, идёшь в магазин как бакир какой-то, расписываешься, чек отрываешь — на. Карикатура! Потом другой дурак придумал на паспорт советский, идёшь снимать деньги, больше двухсот рублей не давали снимать, и пишется в паспорт, что такого—то числа снял 200 рублей. Паспорт для этого предназначен, да? Мозгов нет у людей! А как люди в отпуск ехали? Ни денег, ничего. Как ехать в отпуск? Намучались мы два года, ой-ё-ё-ё-ёй, потом плюнули, поехали отсюда, что здесь делать? Только уехали и рудник закрыли. Сейчас говорят, открыли его. По новой. Золото то надо.

Мужской голос из очереди: "А што Рассіі золата, вон па целевізары сказалі,што ў Сібіры там аддалі кітайцам... золата, штоб дабываць". (смеётся)

— А что дальний восток, там уже китайцев во всю.

Мужской голос из очереди: "Золата, штоб дабываць". (смеётся)

— Что там делать на тех островах, там одни камни, вечные шторма, вечные ветра. А дальний Восток хорошие земли, всё хорошее, уже нету — всё. Китайцам севочку открой — дыра вот такая вот! Они уже мост строят. Большевики сто лет не могли построить, а они уже мост строят через Амур. Всё, это уже ихнее.

Мужской голос из очереди: "А што, кітайцы, вонь, за дзьве нядзелі небаскроб строят чыццаць чатыры этажа. Представляеце!" (смеётся)

— Когда я ещё там работал, в Китае реку проводили, лес строили. Нужно было гору взорвать и перенести, место освободить. Наши подсчитали, сколько лет надо, сколько взрывчатки, и всё, а китайцы два города согнали, с корзинами вынесли за две недели, всю породу унесли.

Главное действующее лицо получает карточку с выписанным рецептом. И уходя.

— До Свидания, значит будем звать беременных домой.

Ой, бабушка, терпите, что ж делать

Бабушка, неразборчиво: "Цярплю, цяплю".

— Да вы и так лет девяноста терпите, да?

Бабушка, неразборчиво: "Цяну, яшчэ не дацянула трохі".

— Ещё не дотянули? Не поддавайтесь, пусть они умирают, мы будем жить.

Бабушка, неразборчиво: "Я не паддаюся".

— Сталина пережили? Мы только Ленина не пережили, а остальных всех пережили, не переживайте. (и уходит)





Рецеп и шесть тонн золота
Автор текста: Скрыт. 2019, Сморгонь.



2. Дом Янкеля.

Он почти в центре города, если свернуть с центральной улицы за маленький базарчик и дальше вниз от бани сразу за Гервяткой по улице Кирова (бывшая Кривая). Но в страшном упадке. Сколько себя помню, там никаких признаков жизни не наблюдалось. Стоит носом в самую дорогу и этим отличается от планировки сморгонских дворов послевоенных. Вторая уже мировая подразумевается. Привычно для города, чтобы перед домом палисадник. Домик чтобы аккуратненький, компактный. А этот длинный. Серый от дождей и снегов. В очередной раз мимо дома Янкеля идя, замедлила шаг. Как-то так его озарило зимнее тусклое солнце посреди сайдинговых по соседству домов со стеклопакетами на окнах, что невольно подумала: "Снесут его, а что еще хуже, отремонтируют в евростиле". Сердце затрепетало: "Хотя бы сфотографирую, хотя бы напишу о хозяине дома". Пришла домой и прошу:
— Мама, раскажы пра Янкеля.
— Я помню, у яго конь быў. Трапкі Янкель сабіраў. Вот як после вайны, усякае насілі яму, гаршкі, што там, падбіраў ён. Як да нас у Перавозы ідзе, тады ўжо даюць дзепешу. У дзярэўні ж быстра. І нясуць усе прычындалы, хто дзе што находзя.
— Стар'ёўшчык, — подсказываю, — стар'ё збіраў.
— Да, да. Трапкі, саганы, палівачкі, меднае, тынкавае, усё такое сабіраў.
— У цялегу?
— У цялегу. І тады здаваў на уцільсыр'ё.
— І ён на гэта жыў?
— Жыў. Многа яму давалі. Дырка якая дзе паявілася ў сагане. Нашто ён? У патрэбленні знашываецца ж усё.
— А ён плаціў за гэта?
— Выменьваў. Спічкі ўзамен даваў, мыла хазяйственнае, бо туалетнага не было. Краску якую красіць адзежу. Пачачкі такія. Разныя краскі яркія помню. А яшчэ тут жа чэраз дарогу ад Янкеля дом Зязюлі. Такі домік да рэчкі Гервяткі ўніз. Зязюля таргавала краскамі. І еслі там Пасха ці што, туды ўсе ішлі. У Зязюлі куплялі краску. А фасавала ў пакецікі, як канверцікі зробленыя такія. Сама з бумагі складала, узвешывала і па пакеціках рассыпала. Я помню, мамуся хадзіла да яе па краску яйкі красіць. Красілі ў жоўты, сіні, красны, які хочаш. Зязюля была важная пані. Так проста не падступіцца.
— А Янкель быў які?
— Знаеш, такі небальшога росту, шчупленькі, валосікі рэдкія, я помню яго добра ў ліцо. Прасілі яго часта пасадзіць картошку. Бо калёсы меў. Смяяліся раз, што ў каго-та ён садзіў картошку, і тады пакарміць завуць. Ён папрасіў кампоту. А яму гаварат: "Няма. Які кампот?" — "Што гэта за хата, калі няма кампоту?!" — вазмуціўся.
— Значыцца, у яго заўсёды быў.
— Ну. Яшчэ гаварылі, што сялёдку еў з пячэннем Янкель.
— А жонка ў яго якая была?
— Нармальная жанчына. Янкеліха.
— А як імя ейнае?
— Каму яно нада было? Хадзіла такое ў народзе: Янкеліха. Так і звалі.
Вечером в продуктовом магазине встретились случайно с маминой парыкмахершей. А парыкмахерша с подругой. Подруга мне неизвестная, да зато такая речь.
- О, Янкель! - подруга парыкмахерши, немного моложе парыкмахерши, будто ждала услышать имя Янкеля. Случайно как-то сорвалось с моего языка то, чем заполнены мысли. Они обе жалели, что мало говорили со своими мамами о былых временах, когда мамы живы были. А я сказала, что разговариваю, и буквально сегодня спрашивала у мамы про Янкеля.
— У яго прама ў доме лавачка была, але не частная, - сразу по делу начала подруга парыкмахерши, - ён усё палучаў з гасударственнай загатоўкі і выменьваў на стар'ё. Абоі, палаценцы ў яго былі, пража, многа чаго, што людзям нада. Мы з бабушкай, помню, хадзілі па японскую шаль, але нам не хваціла. Ён і па вёсках ездзіў, і ў сябе абменьваў. А жонка очэнь сімпацічная жэншчына ў яго была, не помню, як звалі, усягда на ёй шарф белы красівы і ардзена. Яна ж ваявала. І брат жа ў яе быў. Но брат быў немнога не поўнага ума.
— Каторы значкамі абвешаны хадзіў?
— Ён.
— Крыху помню яго, порткі пад самыя пахі, значкамі-медальёнамі ззяе і пасміхаецца заўсёды. А пра дом вы ведаеце, калі ён пастроены?
— Дом, наверна, яшчэ ў польскія врэмена быў пастроены. Паэтаму ён такі са стаўнямі, па-яўрэўскаму. Яны очэнь баязлівыя яўрэі былі. Іх інагда варонай напугаюць у шутку. І яны сразу: "Ай-я-яй!", закроюцца. Паэтаму ў іх са стаўнямі былі дама.
3. Пекарня Казимира.
И вот еще постройка, которая всегда интересовала. Из красного кирпича пристройка к современному дому приветом из далекого прошлого. Видно, что не жилое помещение, но второй такой красоты в городе нет. По Иванова (бывшая Заречная) эта постройка. С улицы ее не очень видно. А если не присматриваться, то вообще можно пропустить. И никогда дворе никого не попадалось. Но сегодня зашла во двор наконец. Сфотографировала. Постучала. Не открыли. Пошла к соседям напротив, там как раз живут знакомые, так совпало, дом в дом, и узнала фамилию и где работает хозяин дома. В музыкальной школе. Зовут Валентин Владимирович Бортник. Этим же вечером попала на репетицию хора им. Огинского, где тот, кто мне нужен, аккомпаниатором. Я и с хором спела "Зорку Венеру" на стихи Максима Богдановича, и записала историю о кирпичной постройке.
- Это была пекарня, принадлежавшая деду моей жены Марии. Звали его Казимир Войцеховский.
- У меня одноклассник был Андрей Войцеховский. Вместе в 3-й школе учились.
- Так это племянник жены моей!
Интересно получается. Именно те архитектурные городские объекты, которые интересуют на данном отрезке времени, связаны с хорошими знакомыми. Часовню построил прапрадед подруги, пекарню - прадед одноклассника.
- А в какое время работала она?
- На стыке XIX и XX веков. Баранки там пекли. Нанимали работниц около 10-ти человек. Руководили процессом старшие дочери Казимира, Ядвига и Стефания. В Польшу уехали позже. Большими партиями баранки пеклись. В один замес клали примерно копу яиц, это 60 штук. Травы добавляли. Рецепт, к сожалению, не сохранился. А те баранки месяц не черствели. Торговали ими повсюду. В Москву возили. В Варшаву, в Вильнюс. В Америку даже бочками отправляли.
И тут Валентин Владимирович буквально ошеломляет:
- А в 1908 году Казимира убили по дороге с ярмарки. Из Вильнюса ехал.
- За что?
- За деньги. Из-за баранок убили. Выручку украли. Младшему сыну только исполнился год, отцу моей жены Марии. На этом бараночный бизнес и закончился. А пекарня сохранилась. В годы Второй мировой в трех метрах упала бомба. Дом сгорел, а ей ничего. Стены 70 сантиметров толщиной. Вместо ступенек валуны 300-килограммовые. Потолок под 5 метров. Кирпич прочный, как железо, известью скреплен. В войну вся улица Заречная пряталась от бомбежки в пекарне, говорили.




Три осколка старого городка
Автор текста: Таня Скарынкина. 2017, Сморгонь.
Все началось с новогоднего стола. Третий год подряд отмечаю Новый год с подружкой А., так сложилось, и этому радуюсь. В том числе радуюсь тому, что каждое застолье дарит писательскую тему. После первого празднования я описала дорогу от подруги. Чужое окно без занавесок по дороге домой с огромной елкой и красной скатертью на столе без посуды, комната без гостей и только коротко стриженая девушка с кем-то разговаривала по белому проводному телефону. Из сценки частной жизни недостижимого совершенства родилась эссе "Окно в другую жизнь". Прошлым Новым годом 90-летняя бабушка А. рассказала о своей учительнице, которая жила в Ялте в одно время с Антоном Чеховым и была с ним знакома. История попала в текст "Мулявин, которого не узнали". И я, вспоминая об этом с сигаретой на балконе, сама себе завидовала, что вот как везло на интересные истории в прошлые новые года. Постойте, но и в этом Новом году тоже что-то же было. Не могло не быть. Вдруг открытку вспоминаю.


1. Часовня Франца.

Открытку мне показали как благодарность за другую открытку, которую я принесла в качестве подарка на Новый год. Старинный чехословацкий рождественский снимок черно-белый. На снимке зимняя деревушка у леса. Снег, маленькие фигурки на снегу в стиле Питера Брейгеля-младшего. Мама подруги собирает старые открытки. И если бы не моя рождественская, не увидела бы их открытку. Да не лишь бы какую новогоднюю, а Сморгонь 1914-го года на немецкой открытке. Точнее, не Сморгонь, а деревня Корени. Сейчас это микрорайон городской. Но частные дома еще остались. Такие же как на открытке. Только там, 100 лет назад, на домах крыши из дранки. На фоне домов: немецкий солдат в длинной шинельке и стрельчатой каске, которая имеет собственное название немецкого происхождения pickelhelm. Шлем с пикой. Слева от солдата - часовенка. Мне дали лупу, чтобы ничего не пропустила.

- Неужели та же самая сохранилось? - я не верю своим глазам, ведь и сейчас на этом же месте, на пересечении двух дорог, проселочной и шоссе, стоит часовня. Пан Езус и Матка Боска за стеклом, украшенные искусственными цветами.
- Она, она! - хором отвечает семья моей подруги. Удивительно, что солдат фотографировался на память в таком скромном месте. А после отпечатали наши дома и часовню в Германии. Еще удивительнее, что история часовни непосредственно касается семьи, где празднуем Новый год. Рассказывает подруга А. уже после праздника, ведь за столом шум и гам, концерт праздничный по тв всю ночь. И мы встретились на следующий день специально для часовни:
- Часовня ставили в начале и на конце деревень. Чтобы не попала в деревню чума там или мор. В качестве охраны, короче.
- Действительно та самая часовня на открытке, что стоит здесь от вас недалеко сейчас?
- Та самая.
- Откуда ты знаешь?
- Потому что ее построил, - непривычно торжественным делается голос А., - прадед моего папы, а мой прапрадед! И звали его Франц Сосна.
- Ого! Ты никогда не говорила. Он был священник?
- Нет. Обычный мужик деревенский, из Кореней. Это большая деревня была с добротными домами, но в Первую мировую ее основательно разрушили. На открытке некоторые из них видно. На крышах - гонт.
- Дранка?
- Дранка или гонт. Вроде черепицы деревянной.
Кстати, слово также немецкого происхождения: gant - "перекладины".
- Гонт был чаще всего осиновый. И часовенка это католическая была покрыта раньше гонтом. Я даже помню, что в детстве еще этот гонт был. Рядом старый крест дубовый стоял, но уже покосившийся. И, наконец, рухнул. А после часовню покрыли жестяной крышей. Помню еще, как, бывало, хулиганы разобьют стекло, и папа ходил новое ставить всегда. Мама внутри убирала.
- А как туда попасть? Дверей ведь нет.
- Так окошко открывается. Чтобы можно было цветы поменять, стереть пыль с икон.
- Вот никогда бы не подумала, что эта часовня с такой давности сохранилось.
- Она стоит здесь 1848 года.
- Боже!

И можно было бы закончить, поставить на этом точку. Но не поставлю, потому что буквально накануне Нового года я спрашивала маму о доме Янкеля.